винном погребе. Представьте себе! Смеются надо мной за мои же деньги! Плюнул я на них. Поспрашивал у надежных людей, кто может в поисках Маришки пособить. Все хвалят вас, как мастера разгадывать самые запутанные истории, и эту вашу прозорливость я хочу немедленно купить!
Сыщик вздрогнул и поморщился.
— Если вы решитесь и мне червонцев отсыпать, то прошу учесть, что я ношу цилиндр, — Мармеладов кивнул в сторону колченогой вешалки в углу, — и он намного глубже полицейских фуражек.
Купец снова покраснел.
— Ох, вы только не серчайте за грубость… Я ведь эти дни сам не свой. Помогите отыскать девоньку мою разобиженную, а я уж никакой награды не пожалею. Ради Маришки на все готов. Даже гордыню свою отрину. Встану перед ней на колени и повинюсь за ту безумную ревность… А уж простит или нет — это как Бог рассудит. Лишь бы жива была… Лишь бы в беду какую не попала!
Сыщик кивнул.
— Хорошо, я постараюсь помочь. Но сперва мне нужно поговорить с теми двумя следователями и узнать, какие факты они сумели раскопать.
— Эти нерадивые бестолочи?! Да что они там сумели…
— И тем не менее! Нет смысла проходить этот путь с самого начала. Я только потеряю время, а его и так уже утекло слишком много. Десять дней спустя отыскать следы почти невозможно, но все же после беседы с полицией необходимо осмотреть ваш дом. Особенно те комнаты, где жила беглянка.
— Поедем немедля! — воскликнул Игумнов. — Экипаж у крыльца, в пять минут домчим!
— Э, нет. Прежде я должен закончить письмо, — Мармеладов посмотрел на листы, залитые чернилами, и поправился. — Должен переписать письмо и указать убийцу одного надворного советника. Затем я отправлю эту депешу в Петербург…
— Вы что же, отыскали преступника не выходя из комнаты? — глаза купца округлились от изумления, скрыв даже ужасающие признаки недосыпаний.
— Да. Всю ночь размышлял над уликами, к утру созрело решение, а тут этот ваш камень… — сыщик зевнул, прикрывая рот ладонью. — Заезжайте за мной, скажем, к полудню. Наведаемся в полицию, а после уж к вам, на Якиманку.
Игумнов кивнул и ринулся к дверям. На пороге обернулся:
— Незачем туда-сюда мотаться. Давайте я приглашу обоих следователей к себе на обед, а потом пошлю за вами коляску. Накормлю по-царски, заодно и расспросите этих обалдуев про все. Как вам идея?
— Идея… Идея… Мармеладов смахнул рукавом осколки стекла с подоконника и теперь раскладывал там бумагу. Он уже погрузился в размышления о том, как уместить свои выводы на пяти оставшихся чистых листах. Хотя, если писать поубористее, да пропустить некоторые моменты…
— Идея мне нравится. И вот ещё что, — сыщик не посмотрел на собеседника, но был уверен: тот жадно ловит каждое слово. — Поезжайте лучше на извозчике, а свою коляску оставьте здесь и велите кучеру никуда не отлучаться. Я отправлюсь сразу, как закончу с делами.
* * *
Кучер средних лет дремал на облучке, но шестое чувство подсказало ему проснуться в тот самый момент, когда Мармеладов вышел из дома.
— Едем, барин? С ветерком домчу!
— Едем, — согласился сыщик. — Но только сначала на почту завернем. И лучше шагом. Мне нужно тебя о многом расспросить.
— Об чем енто?
— О твоем хозяине, в основном.
— А мне опосля не влетит? — напрягся возница.
— Если правду скажешь, то не влетит. Еще и денег получишь.
Не понятно, что больше успокаивало — широкая улыбка седока или мелодичный перезвон в его кармане, но кучер сдался.
— Лады… Токмо не обмани!
— Сколько ты служишь у Игумнова?
— На Юрьев день три года сравнялось.
— И часто он в загулы уходит?
— Ни Боже мой, барин! Никола Василич пьют изредка и меру знают. Оне же кто? Торговый люд. А торговому люду не гоже горькой упиваться, иначе капиталы не удержуть!
— А есть у твоего хозяина любимая ресторация?
— Не-е-е. Завсегда в разные ездют. Год назад в «Метрополе» гудели, а давешний раз приказано было везти к «Яру». Там три дня и проваландались — оне внутрех, а я под окнами.
— Ты что же, безотлучно дежурил? — удивился Мармеладов.
— А как иначе? — пожал плечами кучер. — Никола Василич после первой же бутылки завсегда впадают в беспамятство. Не ведают, что творят, кого ругают, кому морду бьют… Даже имя своё забывают порой. Не можно их бросать в ентаком состоянии.
— Хм… А когда Игумнов не пьёт, какой он человек?
— Хороший. Хотя порой на них и в тверезый день накатывает… Могут и оплеуху отвесить. Правда, потом могут и целковый дать. А могут и не дать. Приехали, барин!
Сыщик зашел в почтовое отделение, а по возвращении резко переменил тему.
— Скажи-ка, любезный… А Маришка… Она какая?
— Святая, барин. С нашим братом завсегда ласковая, голоса не повысит. А чтоб за вихры таскать — ни-ни.
— Стало быть, тебе хозяйка нравится?
— Ишо как! Да я за Марину Ляксандровну любому горло разорву!
— А что насчёт других слуг? Кто-нибудь ее недолюбливал?
— С чего бы енто?
— Например, из лояльности к законной жене хозяина.
Кучер натянул вожжи, останавливая лошадей, развернулся на козлах.
— Я про енту вашу лаяйтельность ничего не знаю. Я же не пес какой… Но мы другой хозяйки в глаза не видывали. Жинка-то купеческая в Ярославле осталась, а прислугу в ентот дом Никола Василич туточки набирали, — он гордо подбоченился. — Московские мы!
— А что думаешь о бегстве хозяйки?
— Мне, барин, думать не положено. Мое дело крохотное: вороных нахлестывай да помалкивай… Н-но, мосалыги!
Мармеладов выдержал паузу и произнес бесцветным голосом:
— И то верно… Что ты можешь знать про отъезд Маришки? Ты же в то время у «Яра» кулючил. Темнота…
— Да как же не знать-то? — обиделся мужичонка. — Нешто я глухой?! Сам слыхивал, как горничная кухарке сказывала: убёгла Марина Ляксандровна с одним… ентим…
— Офицером?
— Не… Саквояжем. Посередь ночи убёгла. Вечёр была, а на утро ужо и след простыл. Но самое антересное… Привратник у главных дверей божится, что никого не выпускал.
